Михаил Сипер

 

 

Участникам нашего Форума

 

По просьбам некоторых участников Форума я решил опубликовать отдельные стихи. Стихи я постарался взять разнообразные, от ранних до недавних, от шуточных до серьезных, чтобы показать себя с разных сторон. А дальше - вам судить.

 

* * *

Год, начавшийся смертью отца,
Мерной поступью тянется к Лете,
И такой надвигается ветер,
Что поднять невозможно лица.

Словно гвозди вползают в гранит -
Каждый час оглушительно звонок,
И заходится в крике ребенок,
И ворона над домом скрипит.

Разрастается запахов век -
Пахнет тлением дым сигареты,
Тянет гнилью от берега Леты
И шинелью смердит человек.

Подожди, время, не бронзовей,
Лучше выкурим по сигарете:
Мы тебе не приемные дети
И не худшие из сыновей.

Невозможно понять до конца
Тех, кто в дни изобилья постился,
И зачем, как болезнь, появился
Год, начавшийся смертью отца.

 

* * *

Гулкий стук звездопада о землю,
О морозную плотную землю,
О дремотную снежную землю,
Хоть осколки всю ночь собирай...
Я полуночным отзвукам внемлю,
Только ночью рассудок не дремлет,
Остается одна лишь надежда -
На последний до центра трамвай.

Как метания эти привычны!
Посреди моей жизни обычной
На истоптанной площади личной
Меж висящих на стенках «Данай»
Как взорваться мне хочется зычно,
Только ночью шуметь неприлично...
Остается еще полнадежды -
На последний до центра трамвай.

Где же ты, отзовись, что молчишь ты?
Мы беспечны, как в школе мальчишки.
В продуваемом ветром пальтишке
Среди клекота бешеных стай
Друг на друга похожи мы слишком,
И спешу я с табачной одышкой,
Остается лишь четверть надежды -
На последний до центра трамвай.


Веронике

Тверская, она же Ямская,
Здесь в окна стучат снегопады,
Здесь ходит по кухне собака
И кружится блюдце в печи.
Хозяйка собаку ласкает,
А вечер затеплил лампады,
И хочется молвить, однако,
Прошу - посиди, помолчи.

Ты чаем от стужи согрейся.
Все это давно нам знакомо,
Когда бы сюда ни вернуться,
Ведь длится столетья подряд
Неспешное мудрое действо,
Спокойствие старого дома,
Хозяйка, молчание, блюдце,
Собака, окно, снегопад.

 

ПЛАЧ ПО АБРАМУ

 
В городе Путивле тишина -
Выехал последний Рабинович.
Где теперь свое он счастье ловит,
Здесь о том не знают ни хрена.

Опустели старые дворы.
Ты пойди налево иль направо -
Тут никто не говорит картаво,
Разве только дети до поры.

Заколочен досками ОВиР,
Здание таможни в паутине,
И пылится в местном магазине
Никому не надобный кефир.

Поиски ведутся по стране -
Некому работать в бакалее...
«0й, куда ж уехали евреи?!»-
Ярославна плачет на стене.

 


* * *
Смотри, какая на дворе
Сегодня тихая погода -
О это время перехода
В безмерно желтом сентябре!

На смену прежним именам
Всплывают в памяти иные,
И, не почувствовав вины, я
Плыву по новым временам.

Я выбираю день любой
И погружаюсь без оглядки,
И, слава богу, все в порядке...
Но что же делать мне с тобой,

С твоими «нет» и «почему»,
С твоей улыбкой полудетской
И с сентябрем, где все нерезко
И одиноко одному?

Ты будешь жить и не поймешь,
Что время лечит и калечит,
Что вечно бьется человечек
В другими созданную ложь.

Несутся дни и облака,
Сгорают помыслы благие.
И только лица дорогие
Нетленны будут на века.

Аптека, улица, фонарь -
Как все в ночном тумане зыбко,
Но греет мир твоя улыбка,
И тут бессилен календарь.

 

* * *
Б.Чичибабину

Из Сен-Санса не выжать сенсаций,
Из Шопена не выдавить пены,
И дорога на остров Елены
Не идет меж душистых акаций.

По шипам, по ножам, по обрывам,
Через шомпольный посвист и крики,
Сквозь рекламные наглые блики.
Неумело, поспешно и криво.

Сколько нужно душе для того.
Чтоб рубцы подытожили рану?
Я уверен - еще не пора нам
Уменьшать список на одного.

Беспокойное злое житье
Среди комнат, линялых и затхлых...
О, свободы волнующий запах!
Растревожено сердце мое.

Но удержится ли голова,
Если спор меж душою и телом?
Чтут работники Первых отделов
Безыскусные наши слова.

В перекрестьи - перо и струна.
Кто, оскалясь, нажмет на гашетку?
Кто печатью поставит отметку,
Что исчерпан колодец до дна?

...При попытке подняться с колен
Был убит и упал некрасиво.
И Сен-Санс прозвучал сиротливо.
И зашелся от горя Шопен.



НОВЫЙ ГОД

 
Замерзает огонь от спички,
Стук колес безнадежно врет...
В тусклом тамбуре электрички
Я встречаю свой Новый год,
И, отсчитывая мгновенья,
Подступают, печаль даря,
Пограничники - размышленья
На границе у января.

Веселится народ в вагоне,
Смотрит девушка за окно,
Словно хочет дословно вспомнить
Роль, заученную давно.
Только память опять подводит
И молчит, проси не проси,
Лишь мелькают, как в хороводе,
Верстовые столбы осин.

Бросьте, девушка, не зубрите!
Я беру вас в спектакль без проб.
Подождите, усталый зритель,
Еще рано нам в гардероб,
Мы еще все переиграем,
Мы другой сочиним букварь!
...Я один в электричке маюсь,
А вокруг родился январь.



ТРУБАЧ

По городу идет чужой трубач,
Чужую он мелодию выводит,
Как крысолов из старой сказки, бродит
Ночной глашатай новых неудач.

Мелодия пугающе странна,
В ней отзвук непонятного и злого,
Безжалостного медленного слова
И отсвет нескончаемого сна.

По городу идет чужой трубач,
Закрыты ставни, притаились люди,
Мелодия плывет, и души крутит,
И разрывает души, как палач.

И кто-то не выдерживает тишь
И тихо подпевает, подпевает,
И хор растет, мелодия крепчает,
Все разрастаясь над пустыней крыш.

Чужой трубач, кривляясь и кружа,
По улицам полуночным проходит,
И горожан на улицы выводит
Мелодия ночного миража.

А кто не смог мелодию напеть,
Кто не поддался общему порыву -
Он дома умирает молчаливо,
Безумию предпочитая смерть.

А хор идет шеренгами колонн,
А хор идет за трубачом, как крысы...
Из головы повыветрились мысли,
И лишь трубы там поселился стон.

По городу идет чужой трубач,
По своему по городу, чужому...

 

* * *
Я, перешедши через мост, назад не брошу взгляда,
И под ногами зашуршат другие берега.
В том мало радости, но все ж печалиться не надо -
Здесь те же звезды, у луны - такие же рога.

Там за мостом осталось то, что я забыть не в силах,
Но также нету сил назад еще раз посмотреть.
Я пуповину перегрыз, которая кормила,
И постарался все спалить то, что могло гореть.

А за мостом лежит земля, простая и святая,
Весь день гортанная толпа под окнами кричит,
Остатки выщербленных плит песками заметает
И солнце сыплет с высоты лохматые лучи.

Душе простор необходим, ей не важны границы,
Ее решеткой оградить усилия пусты.
Ерушалаим и Москва, две древние столицы,
В душе вмещаются моей. бессмертны и чисты.

Мне приходилось много лгать по всяческим причинам
И против воли усмирять начавшийся разбег,
Но на другой земле содрал я с кровью ту личину,
И на мосту мои следы впечатаны навек.

Теперь душа без скорлупы, ее легко поранить,
Неосторожные слова опаснее, чем нож.
Она дрожит, обнажена, среди обид и брани,
Мне не дает спокойно жить ее больная дрожь.

Моя душа, звереныш мой, нам надо так немного -
Покой и нежность тихих слов, прохладная ладонь...
Нас через долгие года вела сюда дорога.
Отбросим посох. Мы пришли. Зажжем в печи огонь.



* * *
Я тебя так давно не встречаю,
Я тобой так давно не болею,
Ты - судьба моя, ты - мое счастье.
Только где ты? Лишь ветер и дым...
За стаканом полночного чаю
Я считаю все то, что имею,
А в душе суета, и безвластье,
И забытое кружево зим.

Раз в полгода мы видимся робко...
Нам не быть, нам не жить обнимаясь,
Все заранее в числах разметив,
Бог презрел наших судеб мольбу,
И, друг друга коснувшись неловко,
Мы уходим, от боли качаясь,
И полгода вновь канули в Лету,
И трубим снова в ту же трубу.

Подожди, не грусти, это глупость!
Что полгода для ждущих веками?
Что такое минутная стрелка,
Если время тягуче, как джем?
Ты прости мне прощальную грубость -
Это чтоб не страдала ночами,
Пусть прошедшее кажется мелким
Иль не существовавшим совсем.

Раз полгода - не пропасть, а малость,
Что гадать зря:«Ах, любит не любит...»,
Что страдать зря:«Ах, верит не верит...»,
Как забытый в тюрьме арестант.
Пусть не явится то, что мечталось,
Пусть меня непременно осудят,
Но волною качает Кинерет,
И становится все по местам.



* * *
Гонимый бурями житейскими,
Я твой покинул городок,
Прохожих мордами плебейскими
Был провожаем на восток.

Да был ли вовсе этот каменный,
Дымами крашеный район?
Он, нелогичный и неправильный,
Ко мне пробрался нынче в сон.

В нем ты, залитая веснушками,
Прогнула спину у окна,
В луче - пылинки над подушками,
И, словно вата, тишина.

Все переслушано-промолвлено,
И ты и я во всем правы,
Но даже аисту над кровлею
Тесны объятья синевы.

Обиды падают слезинками,
Молчит, чернея, телефон,
И прочь несет меня тропинками,
И это, кажется, не сон.

Но к черту сны! Светает. Ежится
Лохматый тополь под дождем,
И солнцу тусклому не можется -
С трудом вползает на подъем.

Следы стихий сметают дворники
В еще не желтую траву.
Дождь пахнет музыкой и вторником,
И листья липнут к рукаву.



* * *
Через речку, через поле, через лес,
Через прежний, отзвучавший интерес,
Через улицу со знаком «Подожди!»,
Через злые полосатые дожди,
Через старые забытые долги,
Через тихий слабый голос:«Помоги...»,
Через честные-пречестные слова
И тропинки, где уже растет трава,
Через счастья обнаженные тела,
Через ту, что неожиданно ушла,
Через входы с нержавеющим замком,
Через двери с надзирающим глазком,
Через речи, где в конце аплодисмент,
Через вечность, заключенную в момент,
Через радость, утонувшую в слезах,
Через листья, закружившие в лесах,
Через руки, обнимавшие кольцом,
Через стертое из памяти лицо,
Через встречу, и разлуку, и опять
Возрожденные возможности встречать,
Через пулею нетронутый висок,
Через выстроенный дюнами песок,
Через сердце, и печенку, и мозги,
Через след на берегу твоей ноги,
Через в бога душу растакую мать,
Через счастье, что я не могу поймать,
Пролегает моей жизни колея
И уводит в непонятные края,
Где брожу по берегам своей реки,
Расшибаясь о дверные косяки.



ДЕКЛАРАЦИЯ ПРАВ ОДНОГО ЧЕЛОВЕКА

 
Под льющимся на землю небосводом
Стою, не преклоняя головы -
Осуществляю право на свободу,
Свободу жить в объятьях синевы.

Коль предо мной распахнутые двери,
Не поддаюсь лихому куражу -
Осуществляю право на неверье,
Куда попало я не захожу.

Когда блестит в глазах хмельное зелье,
Расположившись на ковре из трав,
Осуществляю право на веселье,
А это право - лучшее из прав!

Вслед каблучков стихающему стуку
Я, затаив дыхание, смотрю,
Осуществляю право на разлуку
И ухожу навстречу сентябрю.

К рукам любимым как хотел припасть я!
Есть много прав, пока стараюсь жить,
Но прав на нежность, на любовь, на счастье
Не удается мне осуществить.

Приходит день. Вокруг светло и пусто.
Но есть струна, бумага и перо -
Осуществляю право на искусство,
На честь, на разум, правду и добро.



ПАМЯТИ Л. ГРИШАКОВА

На берега Таватуя
Вечер ложится лениво,
На берегах Таватуя
Тихо тоскует струна.
Светит луна золотая
Лампой, повешенной криво,
И на болотистом пляже
Плещет негромко волна.

Так иногда подступает
Тихая эта минута,
Сами собою итоги
Встанут в невидимый строй,
От опостылевших буден
Станет тоскливо кому-то,
И никуда неохота,
А уж тем более домой.

Счет бесконечен потерям,
Кучно снаряды ложатся,
Не ощущает нехватки
В боеприпасах судьба.
Время все смоет, забудут
Тех,кто ушел, домочадцы,
Как ни любили,а все же
Память людская слаба.

Все воротится на круги,
Только немного иначе,
Облако плугом распорет
С дальних краев караван.
Снова струна под рукою
Странною птицей заплачет,
На берегах Таватуя
Вновь молодая трава.



ДОМ

Только снесли мой дом - небо вмиг опустело,
И не маячит в мареве серый тот силуэт.
И никому совсем нет никакого дела,
Что оскуденье памяти - худшая из примет.

Ветер несет сквозь пыль скрип половиц в прихожей,
Вывезен хлам руин, но звук бесплотный жив,
И головная боль и холодок по коже
В тихий скупой рассвет, медленный как прилив.

Где-то здесь во дворе ровно росла беседка,
Рядом гремела вечером рапсодия домино,
А иногда дрались, правда, отметим, редко,
Чаще толпой ходили с книжками и в кино.

Пыльное лето шло, сменяясь дождем и снегом,
Жаром от батарей грелся унылый быт...
И, начитавшись Купера, грезили мы побегом,
Кое-кто убежал, а после рыдал навзрыд.

Фабрики и дома, ребята из ремеслухи,
Пряжка-свинец и клеш, акация и сирень,
Смятый мундштук, «Прибой», песни и слухи, слухи,
И в ноябре и мае флагов косая тень.

Двери пинком открыв, я убежал оттуда,
Я поменял навеки город, страну, судьбу.
И развалился дом мой - треснувшая посуда,
Где мы варились круто, до синяков на лбу.

То не залить водой и не очистить пламенем-
Горестный и отчаяный выход из тупика,
Кто-то стоит во тьме в старом платочке мамином,
И мне сквозь годы машет, машет чья-то рука.

 

ДОЖДЬ

Мы рядом сидим, согреваясь,
Меж нами возникшим теплом.
С озябшим лучом расставаясь,
Мигает фонарь за стеклом.
Бьют капли по жести рекламы
Каких-то ненужных газет.
И кажется, что никогда мы
Не выйдем на солнечный свет.

Дождливая вязнет погода,
На солнце запрет наложив,
И льются холодные воды
На вздыбленный ветром залив.
По окнам змеятся потоки,
Взрываются луж зеркала,
И взгляд твой, такой сероокий,
Завесила темная мгла.

Приходит томление духа,
Кондуктором сверив билет.
С косою хромая старуха
Влачится за мною вослед.
Пусты ее хлопоты, братцы -
Кукушка охрипла, ей-ей,
Когда попыталась добраться
До даты кончины моей.

Подтянем гитарные струны,
Затянем про лето куплет,
Старинные тайные руны
Рисует на стенах рассвет.
И ветер с залива разгонит,
На клочья порвав, облака.
К твоим прикоснувшись ладоням,
Моя потеплеет рука.

 

* * *

Устал. Мне тесно. Давит потолок.
Кручусь юлой на скомканой постели.
Всю ночь над крышей тучи провисели,
Но небосвод облегчиться не смог.

Дверь запищит, и лифтовый звонок
Зайдется электрическим бронхитом.
Прочту я «мэнэ, текел» на разбитом
Стекле оконном, скрипнувшем у ног.

Мне, как Бутырка, лифт откроет клеть.
Затем ли я так выгляжу сонливо,
Чтоб выйти из подъезда торопливо
И вмиг пойматься в водяную сеть?

Под дождь, лицо задравши высоко,
Так чтоб затылок в спину упирался,
Туда, где крыльев только след остался,
И ртом открытым пить дождя «Клико»,

Чтоб воздух шел холодною волной
В алеющее зарево гортани...
А помнишь - мы когда-то все летали,
И больше это сделать не дано.

 

* * *

Живет в Москве поэт Иртеньев,
Усами мерно шевеля.
Он не отбрасывает тени,
Людей стихами веселя.

Он невысокий, стройный, ладный,
Живот не виснет за ремень,
И мне его читать отрадно,
Хоть я отбрасываю тень.

Пусть он имеет внешность горца
И в мир глядит с большой тоской,
Но с гордым видом стихотворца
Он тихо бродит по Тверской.

Ему не падают медали
На старый замшевый пиджак –
На невысоком пьедестале
Он высоко стоит и так.

Иной поэт стараться станет
В бумагу вбить огонь сердец
И все размажет и растянет,
А Игорь скажет – и ...

Без лишних слов, почти без мата,
Он пишет, не жуя му-му...
К чему я это все, ребята?
Да так. Завидую ему.



* * *

Утренняя погода
Голову мне печет...
Мерзкое время года,
Мне окажи почет!

Хватит меня кухарить,
Жечь, запекать, варить!
Трудно меня состарить,
Проще меня убить.

Проще болезни бремя
Мне возложить на грудь,
Тикало чтобы время,
Мой отмеряя путь.

Это намного легче,
Чем затыкать мне рот-
Через потоки Леты
Я зашагаю вброд,

Чтоб у того престола,
Где суждено служить,
Кто-то вздохнул устало:

«Жить бы ему да жить...»

 

* * *

Над древней площадью соборной
С названьем похотливым «Дам»
Летит каштана лист узорный
Назло погодам и годам.

От голубей кружатся тени,
И крылья бьют о водосток,
И выдыхает пасть кофейни
Нездешней сладости дымок.

В цветном берете смуглолицый
Мне шепчет что-то out law,
И вдруг сигает от полиций
В велосипедное седло.

Японцы, щелкнув дигиталкой,
Резвятся стайкой дивных птиц,
Давно уйдя от битвы палкой
И от закрученых косиц.

Мелькают лица, морды, лики,
Тут все - от лысин до седин,
Здесь швед, и финн, и ныне дикий
Хмельной российский гражданин.

А я иду себе устало
Вдоль старых вытертых дверей
Туда, где в серости канала
Краснеет отблеск фонарей.

* * *

НА СОПКАХ МАНЧЖУРИИ

Я родился под Харбином
В гуще бурных лет,
Был мой папа офицером,
Мама - шансонет.

В чисто беленом домишке
В городе Сунь Хер
В ностальгии застрелился
Папа - офицер.

Мама пела в ресторане,
Вся под властью муз...
Но ей горло перерезал
Выпивший хунхуз.

В день полчашки гаоляна
И чумизы горсть
Очень быстро пробудили
Классовую злость.

Но не дал ей развиваться,
Я ведь не таков -
Всей душой я ненавидел
Псов - большевиков,

Что сожгли наш дом на Невском,
Где был «Гранд-отель».
Нам осталась от богатства
Папина шинель.

Мой хозяин Зайн Ба-Озен
Драл меня линьком
И по пяткам гулко шлепал
Тонким бамбуком.

Он кричал мне:«Руска зволоць!»,
Ставя мне в укор,
Что разбит был на кусочки
Голубой фарфор

Я не плакал, но однажды,
Злобою влеком,
Полоснул ему по горлу
Острым тесаком

И ушел порой ночною
В лес к хунхузам жить
Чтобы в деле лиходейском
Голову сложить.

Много крови я фонтаном
Выпустил из жил,
Но, спасаясь от погони,
Выбился из сил.

Был я за руки привязан
Возле Тяньаньмынь,
Чтоб в последний раз увидел
Облачную синь,

Очень их, собак, бесило,
Что я все молчу,
И они меня терзали,
Рвали чесучу.

На рассвете утром рано
Был повешен я,
Так нелепо прекратилась
Жизни колея.

Понеслась душа к престолу
Высшего суда.
И открылись двери рая,
Мол, давай сюда.

И теперь в раю какао
Я беспечно пью
И о жизни непутевой
Песню вам пою.


* * *

В этом лесу я остался один.
В сумраке сером - кривые деревья,
В прелой листве - насекомых кочевье,
Скалы заглажены шествием льдин.

Нету ни звука летающих стай,
Ни просветления в лиственной крыше,
Крикну истошно - никто не услышит,
Сгину - никто не всплакнет невзначай.

В этом лесу я остался один...
Что занесло меня в гиблое место?
Гонка за златом? За властью? Невестой?
Как я теперь доживу до седин?

Может все это во сне, и потом
Буду смеяться над глупым кошмаром?
Может, все это приснилось недаром -
Чтобы не стал в этой жизни скотом?

Нет, то не сон! Меня бросила ты
На полпути к долгожданному раю.
Где я сейчас? Лишь одно только знаю -
В тесных объятьях лесной темноты.

Это - обыденный серый финал
Жизни, доселе цветной и беспечной...
Если ты брошен, то смерть бесконечна,
И безнадежен планиды оскал...

* * *

ПРЕДЧУВСТВИЕ

Над мельтешащей толпой
Голос возвышу размеренный -
Мир ваш, с рожденья потерянный,
Сгинет под снежной крупой.

Истинно вам говорю -
Все это будет разрушено,
Втоптано, смято, задушено
И не увидит зарю.

Рушатся грани стиха...
Боже, все это припомни нам!
Стала в момент переполнена
Чаша людского греха.

Все потеряли в пути,
Все разбросали в беспечности,
Думая о бесконечности
И трепыхаясь в сети.

Вижу, как падает лес,
Звук навсегда птичьей трели стих...
Улиц дуплистые челюсти
Сжаты на горле небес.

Вижу сквозь времени лед -
Вязкой раскисшей дорогою
Счастье мое длинноногое
В грязной колонне бредет.

Звезды, сигналя в надир
Шалью холодного сполоха,
Взглядом усталого Молоха
Смотрят на гибнущий мир.

Бросив дом с памятью лет
Под проседающей кровлею,
Дверь за собою закрою я,
Тщательно выключив свет.



* * *

Был он красный и седой,
Не сочтите коммунистом,
Страсть питал к листочкам чистым,
Заполняя ерундой.

В дни, когда его башка
Сохла в сумраке застоя,
Средство он любил простое-
Три понюшки порошка.

Покраснев от суетни
И от принятой затравки,
Он слонялся в безрукавке,
Почесавши зуд мотни,

А потом в стакан вина
Наливал два литра спирта,
И не то чтоб это пил-то,
Просто двигался до дна.

Пару слов найдя всего,
Он опять бежал к бумаге,
Трепетали, словно флаги,
Все домашние его.

Лез за словом он в карман,
Завывал, как будто били,
Как собака Баскервилей,
Пробираясь сквозь туман,

Но пришел ему финал -
Он убил соседа Гену,
Потому что стуком в стену
Тот все рифмы разогнал.

Был недолог суд над ним,
Справедливы были власти:
За дверьми Бутырской части
Он свои закончит дни.

Хороши или плохи
Были судьи - это скрыто...
Среди смрада и бандитов
Он опять творит стихи.

И, пока еще жива
Рожа красная в Бутырке,
На листок он шлет слова,
Что нашел на дне бутылки.

* * *

ВАГОННАЯ ПЕСНЯ

Улицы были цветными от веток сирени,
Море ласкало волною горячий песок.
Город шумел, развлекался народ в воскресенье,
И через шум пробивался один голосок.
Девушка пела, на домре струну колупая,
Что-то про море, ветра, паруса, корабли,
А на табличке написано:» Я ведь слепая,
Я вас прошу, чтобы чем-нибудь мне помогли...»

Девушка пела, а рядом прошел один парень,
Не обращая внимания на тенорок.
Шел он, купивши буханку в одной из пекарен,
Связку баранок и с вишнями сладкий пирог.
Он завернул в переулок, и скрипнула дверца.
Он был красивый, и был он совсем не плохой,
Но не услышал он песню девичьего сердца,
Все потому, что он был абсолютно глухой.

Так и не встретились два одиночества кротких,
Их разделило навеки судьбы решето.
Вскоре она умерла насовсем от чахотки,
А он, гудка не услышав, попал под авто.
Я же слепой и глухой, я пою вам про это,
Вы же меня одарите хоть горстью монет!
Сразу в карман положите мне эти монеты,
Рук у меня, как вы видите, полностью нет.

* * *



Тамаре

Смычок, натертый канифолью,
Скользит по вздрогнувшей струне,
И звук плывет, рожденный болью,
И отражается в стене.

В движеньи медленном разлита
Неспешность прожитых веков,
И траур звуков Хиндемита
Возносит выше облаков.

Как эта музыка богата!
В ней все - полночный сердца стук,
Лучи рассвета, тьма заката,
И сотворенья мира звук,

Корана трепетная сура
И над Христом упавшим плеть...
Но сводит пальцы контрактура,
И силы нет преодолеть.

 

* * *
Чем останусь я в веках
(Неужели нет?) -
Тем, что душу я в стихах
Выводил на свет,
Тем, что пил и говорил,
Говорил и пил,
Тем, что многим был немил,
А немногим мил,
Тем, что время никогда
Не умел ценить,
Но, бывая в городах,
Успевал любить,
Снег ловил озябшим ртом,
Сном давил матрац
И не думал о «потом»,
Просто жил «сейчас»,
Тем, что я себя в руках
Не умел держать...
Не останусь я в веках?
Ну и наплевать.

* * *

ПАМЯТНИК

Не будет больше времени подумать,
Решиться, взвесить и отбросить блажь -
Чертою подытоживая сумму,
Судьба грызет с усмешкой карандаш.
Подавят удила глухие стоны,
И сквозь мельканье ветренных годов
Поскачет медный всадник по бетону,
По мостовым уснувших городов.

Мир озирая мертвыми глазами,
На все вопросы знает он ответ...
А где-то солнце бесится над нами,
А где-то мы не замечаем лет,
Все рвемся в неподсудные пророки,
Мечтая лбом изведать глубину...
Как от него те помыслы далеки!
Он бережет ночную тишину.

Как суетны и как бездарно грубы
Попытки прыгнуть выше головы,
Слюну пуская в праздничные трубы,
Которые без голоса, увы!
Попытки сделать мягче крест и гвозди,
Удобней - дыбу, холодней - костер...
А медный всадник скачет часом поздним,
И взгляд его уверен и хитер.

К рассвету он опять на пьедестале
И снова топчет медную змею,
А мы туда карабкаться устали,
С натуги подвывая на краю.
Желта листва, и все снежинки талы,
И паутин недолговечна нить,
А мы все тратим жизнь на пьедесталы,
Чтобы дорожку в вечность проложить.

Прощай же, всадник! Я не буду вечен,
Не стану клянчить славу у судьбы.
Под ношу я подставлю молча плечи,
И пусть другие разбивают лбы,
Пусть у других от спешки рвутся брюки,
Другие пусть чеканятся в медаль...
Я суетой не замараю руки,
И мне отдаст Бетховен свой рояль!

* * *

ПЕРМЬ

 
Опять лежат преградой поезда
К веселому и ласковому дому,
Где места нет ни злому, ни чужому,
Нет лжи, и правит только слово «Да».

Мы понемногу обживаем путь,
Мы, дети разных полюсов магнита,
А это сотни лет назад открыто -
Друг к другу будет вечно нас тянуть.

Над городом сгорает желтый круг,
Но на душе туманная погода.
Над Камою курлычут теплоходы,
И близится безмолвие разлук.

Прощание с друзьями, и слова,
И взмах руки подстреленною птицей...
Земля под дых через вагон стучится,
Злорадно повторяя: «Черта с два!»

Дыра в душе пробита навсегда,
Как в рериховских фресках в старом доме,
И никого с тех пор не вижу, кроме
Тебя. А остальное - ерунда.

Не часты наши встречи... Не горюй!
Когда нибудь пути пересекутся,
И пальцы меж собой переплетутся,
И на три дня растянем поцелуй.

* * *

И напоследок – поэма. С ней связана одна забавная история. Я ее обязательно расскажу позже. Я думаю, что для первого знакомства вполне достаточно.

ВОСПОМИНАНИЕ

Памяти Осипа Эмильевича Мандельштама

1

Конец тридцатых. Теплый летний вечер.
Стучит на стрелке новенький трамвай.
А слово «вечер» просит рифму «свечи»,
А это значит - свечи зажигай!
И круг друзей широк и безогляден -
Гитара, песни, слабое вино -
И поцелуй уже тайком украден,
И все на свете перерешено.
Мелькают блики на портрете с трубкой,
Поет виктрола Козина мотив,
Качая плиссированною юбкой,
Под эти звуки Танечка летит.
«Как славно мы сегодня пели хором!»
«Какая ночь! Красив резной каштан!» ...
А в это время дохнет за забором
Теряющий рассудок Мандельштам.

2

Не спится ночью сумрачной,
Холодной и сырой,
Сейчас хотя бы рюмочку,
И снова за перо.
Летит тропа чернильная
Бумагой меловой.
Лежит рука бессильная,
И слышен волчий вой.
Остались за закатами
Воронежские дни...
Дороженькой накатанной
Вели его ОНИ
От домика Волошина
Сквозь лай и свист пурги,
И вот с размаху брошен он
В объятия тайги.
Петраркины сонетушки
У зябкого костра,
На волю хочешь? Нетушки,
Такая, брат, пора.
Что, Александр Герцевич,
На улице темно?
Брось, Александр Сердцевич,
Чего там, все равно...

3

Разбуди меня, девочка, разбуди,
Чтобы камень упал навсегда с груди,
Этот бешеный и неприятный сон,
Будто был я снегами весь занесен,
Будто нары и кружка, глазок луны -
Это все, чем мы в жизни одарены.
Разбуди меня, девочка и постой,
Чтоб меня по лицу не хлестал конвой,
Пусть фортуна крутнет свое колесо,
Чтобы кончился этот дурацкий сон!
Разбуди меня, девочка, разбуди!
Ну куда же ты, стой! Я опять один...»

4

Здесь места нет на нарах,
Иди в другой барак!
Поспать хотел «на шару»?
Проваливай, дурак!
Зачем так ярок глаз твой,
Товарищ имярек?
Ах, вот что... Ладно, здравствуй,
Мой черный человек!
Ты был в гостях у многих,
Безумия посол,
Но как ты нас, убогих,
На Колыме нашел?
Конвой тебя не встретил
И шмон не учинил,
Не поморозил ветер,
Тебе хватило сил?
Так не смыкай ты вежды
Со мною до утра!
А правда, что надежда -
У вольности сестра?
Беснуется природа,
Виски белым-беля,
Меня, врага народа,
На зоне веселя.
Какие тут закаты,
Какие вечера!
У нас в бараке пятом
Свободы до хера!
Что щуришься, поганец?
В Москве, чай, веселей?
Чахоточный румянец
Тебе взамен Филей!
Здесь быстро отвыкают
От прежней кутерьмы,
Тебя тут воспитают
Архангелы тюрьмы!
Ушел? Куда ты? Спекся,
Не выдержал, сучок...
Я хорошо развлекся,
Теперь поспим, молчок.


5

Рубят лес наотмашь лесорубы
(Отойди, не стой у топора!),
И удары, беспощадно грубы,
Выдают два плана на-гора.
Бац! - и воздух распластали щепки
(Рубят лес - без щепок никуда!),
И удары, беззаботно крепки,
Отмеряют каждому года.
Бац! - и щепки мчатся выше крыши,
Бац! - и щепки Бабелю в лицо.
Ясенский. Пильняк. Табидзе. Лившиц.
И веселый праведник Кольцов.
Сколько леса извели на щепки
Полностью, бесследно и с концом!
Лишь остались барельефов слепки
На домах расстрелянных жильцов.

6

Меня покинули друзья -
Блок, Гумилев, Волошин -
И вот, чуть не попав в князья,
Лицом я в грязь заброшен.
Шальной эпохи блудный сын,
Беспечен был я слишком,
А кто-то глаз уже косил
И крестик ставил в книжку,
Давал приказ большим чинам,
Раскуривая трубку...
Он лучше знал, что надо нам,
Устроив мясорубку,
И, гладя густоту усов
И дым пуская рьяно,
Заполнил пустоту лесов
Поселками с охраной.
Но знаю я: через года,
Копая время это,
Его забудут навсегда,
А вспомнят о поэтах.

7

В этот год не родила земля,
В этот год умирали поэты
И по волнам разлившейся Леты
В Елисейские плыли поля.

Оползая у каменных стен,
Задыхаясь в объятьях веревки,
Неуклюжи, лобасты, неловки,
Уходили из жизни совсем.

В них стреляли горячим свинцом,
Их чернилами тихо травили,
И из жизни они уходили
С помертвелым горящим лицом.

Этот черный до одури год
Был столетием смерти Поэта,
Потому, видно, выпало это :
Он к себе вызвал гордый народ.

1974-87 гг

 

А с циклом «Воспоминание» получилась следующая история. Он был написан очень давно, в середине 70 годов. На всех своих выступлениях в разных городах я всегда читал его вместе с другими стихами, за что довольно часто выслушивал недовольную критику работников райкомов или горкомов, обычно по долгу службы присутствовавших на концертах. Претензия с их стороны была одна:«Не принято сейчас об этом говорить. Что зря в ранах ковыряться?» Я долго и безуспешно пытался опубликовать этот цикл. Даже моя родная заводская газета «Машиностроитель», которая печатала вообще все, что я давал, не соглашалась взять «сомнительный» материал. Так длилось почти десять лет. Я постоянно вносил изменения в поэму, чистил ее и корректировал. В смысле поэтически, не политически. И вот однажды, в начале мая 1987 года мне позвонил редактор «Машиностроителя» и предложил напечатать этот цикл. Он довольно заявил, что это в духе времени. Публикация должна была состояться в праздничном номере газеты в День печати. Утром в День печати звонит редактор (помню его фамилию - Костромин) и, чуть не плача, говорит, что тираж изъят и пошел под нож. Я начинаю возмущаться, ведь в центральной прессе пишут все, что хотят, вовсю пинают Ленина и т.д. А цикл мой по наступившим временам - вообще детская шалость. Редактор орет в трубку:«Да при чем здесь ты со своими виршами! Тоже мне, Буковский недоделаный!» И что же выясняется? На внутренней странице газеты было две фотографии. На одной - рабочий-передовик у токарного станка, на другой - фотоэтюд, запечатлевший двух лошадей в прыжке, белую и черную. Это, напоминаю, 1987 год, докомпьютерный набор. Два цинковых клише со снимками были одного размера, и, понятное дело, наборщик их перепутал. Что же вышло? Под лошадьми было написано:«передовик такой-то работает в цехе 185 и т.д». Под фотографией же непосредственно передовика красовалась несколько игривая подпись:«Ой вы, кони, кони-звери!». И вся эта радость - в День печати. Розничный номер изъяли и выкинули. Я успел украсть в редакции пару экземпляров на память. Так цикл о Мандельштаме в Советском Союзе света не увидел и лишь значительно позже вошел в мою книжку, вышедшую в Иерусалиме.

 

СЛОВА

Подняться утром, бросить взгляд
Сквозь окна на проспект и вьюгу,
Начать писать посланье другу,
Забыв про давешний разлад,
Одеться и, захлопнув дверь,
Сойти заплеванным подъездом
Во двор и, словно жмот и бездарь,
Вести неслышный счет потерь
(Здесь я бродил и пил вино
Не помню с кем, да и не надо -
Всегда мучительны для взгляда
Черты, что помнить не дано),
Вдоль мертвых зданий проходить
(Им не хватило кислорода.
Но для не жившего народа
Иных не стоит возводить),
Лицо закутать в воротник
Наследья бывшего барана,
Что почитателем Корана
Зарезан был в единый миг,
Опять подъездом вознестись
К себе в согретую квартиру,
Присесть к столу, настроить лиру,
Чинить перо, нацелить кисть
И вновь начать игру в слова,
Забросив право первородства,
И знать, что жив Иосиф Бродский,
А, значит, Муза не мертва.

* * *

АПРЕЛЬ

 
Ах, какая теплая земля
В этом пролетаюшем апреле!
Друг мой, не усните в самом деле,
Я дарю вам солнце – вуаля!
Сколько пыли поднято с утра
Бесполезной беготней на месте,
Козыри, как при Пилате, крести,
А теперь, внимание, жара!
Скорбны наших недругов глаза,
Радостны друзей беспечных лица,
Все, что им отдам – вернут сторицей,
А теперь внимание – гроза!
Ты, апрель, гулена и дурман,
Ароматом наповал разящий,
Ты на вид совсем как настоящий,
А копнешь – проявится обман.
Что ж, займемся поисками слов,
Чтобы без вранья сложилась повесть.
Май навстречу мчится, словно поезд,
Занавес к открытию готов.

* * *

ХИЩНИК

Раскинув крылья, в тишине
Парит ночной комар.
Он приближается ко мне,
Он источает жар.

Сверкают грозные глаза
Над хоботом лихим!
Он не включает тормоза,
Он не пускает дым.

Как «Мессершмит», качнет крылом
Он, грозен и велик,
Прекрасен в воздухе ночном
Его медальный лик.

Идет в смертельное пике
Гастелло с хоботком,
И ветром грянет по щеке
Его атаки гром.

Ужасен он в своей длине,
Ужасен в ширине!
Вот он пикирует к стене
И скоро вдует мне!

Похолодею, упаду,
Дыханье затаю...
Он усмехнется на ходу,
И сплюнет кровь мою.

* * *

ГЕКЗАМЕТРЫ НАЧИНАЮЩЕМУ

Отрок, решивший начать рифмовать свои тихие мысли!
Дам тебе пару советов из глуби веков происшедших.
Прежде всего омовеньем займись своих дланей,
Ибо чисты быть должны твои мысли, одежда и руки.

Далее, пальцы клади на пестрящие знаками кнопки
Мудрой игрушки с экраном, что сделана где-то далёко.
Там, на краю Ойкумены, где Гелиос яростный всходит,
Варвары с желтым лицом те игрушки бессчетно клепают.

Сел у экрана? Теперь аккуратно слова ты обдумай,
Их оближи, обсоси, обгрызи не спеша и подробно,
Здесь торопиться не след, дабы смеха не вызвать,
Злого и дерзкого смеха ученого в Греции люда.

В строчки слова не бери сучковатые, словно полено,
Гладкой, как попка ребенка, должна быть строка наливная.
Выбей чечетку лихую об розовый солнечный мрамор
(Слово «лихую»- случайно здесь и именуется слитно).

В ритме чечетки той слов подбирай многоцветье,
Чтоб ни один из слогов не торчал, словно хрен из сугроба,
И избегай, как огня, примитива, дебильства, пустышки,
Дабы сквозь текст не полезло козлячество олигофрена.

Чтобы без мыла стихи попадали читателю в душу,
Рифмой снабди их, добавив в строку однозвучность концовки,
Но не бери для рифмовки, что первое в глупую дыню
Рвется, как пьяный солдат в незакрытую спальню весталки.

Рифма, как мускус в старинном вине из Фалерно,
Стих украшает, ему придавая оттенки и краски,
Зарифмовать - как от Зевса принять подношенье,
Рифма плохая - как штопка на плотском предмете,
Что нам привозят купцы из заморской страны каучука.

Рифмой и ритмикой ты овладел - это, право, неплохо,
Это уже кое-что, но еще не довольно.
Только осталось всего - не явиться в стихе идиотом,
Разные глупости в тонкую ткань запиндюря!

Отрок! Хоть можешь ты быть и в годах предзакатных,
Можешь быть женщиной, это довольно почетное право,
Только учти, зазубрив все советы бывалого мужа -
Можешь быть всем - лишь нет права тебе быть козлом тупорылым!

 
* * *

Кругом прокол, обвал, облом,
Не ведаю печальней участи...
Мы соревнуемся в колючести -
Я и мой кактус за окном.

Уже не справиться с пером,
И освещение померкло вдруг,
Как будто черный кот по зеркалу
С размаху дал пустым ведром.

Сильней пугающих примет
Звучат советы:”В монастырь его!
Не стой под грузом! Не заныривай!
И не ходи на красный свет!”

Но вот предчувствие растет,
Что не к лицу дурные маски нам,
И я, конечно, стану ласковым,
А там – и кактус зацветет.

* * *

ЧИСТО ПИСАНИЕ

 
Когда я пишу, я стараюсь
Дать буквам красивый наклон,
Излишне в душе не копаюсь,
Доступность – мой главный закон.
Пишу на изгибах с нажимом,
Чтоб линия плавно вела,
Бегу от патетики лживой,
Как рав от свиного стола.
Я фразы душою измерю,
Из них прогоню пустоту,
Впадая порою, как в ересь,
В неслыханную простоту.
Воскликну я, классикам вторя:
“Искусство – всему голова!”
...Как славно писать на заборе
Простые родные слова!

* * * 

У Т Р О

 
Над черепицей древних крыш
Сгустилась утренняя тишь,
И сразу бросилось в глаза нам,
Как туши туч скрывают высь,
Плывя неспешным караваном.
Не различить, где даль, где близь,
Все стало серым, словно мышь,
Навек затянуто туманом,

Как будто бледный-бледный дым
Прошел над городом седым,
Нет, не седым еще, брюнетом,
Но тут же поседевшим вдрызг,
Наотмашь, вдребезги, при этом
В сияньи ливня, в шуме брызг
Оставшись все же молодым,
Назло всем страхам и приметам.

А после нудного дождя,
С небес бесцветных уходя,
Бросая капли на суглинок,
Беспечно тают облака,
Оставив пятна паутинок,
И солнце греет им бока,
Себя, как паинька, ведя,
Устав от грозовых разминок.

Кружится в лужах мелкий сор,
И птицы начали раздор -
Безумный крик и песня вкупе,
Но нынче им не повезло -
Опять вода толчется в ступе!
Все повторится, как назло -
Зеленый купол Сакре-Кёр
Вновь поплывет в туманном супе.

И я проникну на балкон,
Чтоб видеть все не из окон,
Чтоб ветер вбил листок каштана
В мою распахнутую грудь,
Туда, где сердце неустанно
Мою выстукивает суть,
Чтобы вдохнуть густой озон
И захмелеть, как от стакана.

* * *

Земную жизнь допивши, как стакан,
Я очутился не в лесу – в пустыне,
Где шестикрылый серафим поныне
Рвет языки прохожим чудакам.

На что мне жало мудрое змеи?
На кой мне черт навязанное благо?
Скорей домой, где койка, и бумага,
И дыма сигаретного слои!

Метет в ночи словесная метель,
Поэзия – тюрьма и синекура...
Под пальцами дрожит клавиатура,
Как клавиши органа Сен-Шапель.

О, как высок и жалок сей удел –
Разъять на части мир, идя до сути,
Чтоб там во тьме, в белесой донной мути
Унять порыв, что изнутри зудел.

Бежать, как в лес от жаркой пули лось,
Уйти от боли, злобы, слез и мата...
Поэзия должна быть глуповата,
И, кажется, мне это удалось.

* * *

Снега чисты. Постели смяты.
Преступен звук. Несносен взгляд.
Забытый стыд снимает латы.
Конец осаде. Город взят.

Сидит на почерневшей плахе
Пузатый ворон. Клюв разъят.
И трое делят две рубахи.
И розов снег. И город взят.

И одолевший супостата
Примерит мутный блеск наград.
И снова брат полюбит брата
И смоет кровь. И город взят.

На старой площади соборной
Вновь будет слышен звук баллад.
Все станет мирно, и бесспорно
Воспрянет жизнь. И город взят.

За честный взор огромна плата,
Когда в железе прет парад,
Грешно, что раньше было свято,
И кукиш в небо! Город взят.

Но в доме тишина как вата,
Здесь под неслышный снегопад
Растут двухлетние ребята -
Им не забыть, что город взят.

А в новых текстах пусть историк
Восславит новых палачей.
Стал город темой для риторик.
Он взят. И все же он ничей.

Примечание: 1 и 3 строфы написаны моим товарищем Леонидом Ваксманом.


* * *

Накопано грунта, нарыто
Родимой рассейской земли...
И где же твоя Маргарита?
В собесе считает рубли.

Протяжно скрипели колеса
Кареты ушедших годов,
Чернели в песчаных заносах
Полоски глубоких следов.

Разбужена ранней грозою,
Кричала ворона в ночи,
Вино не рождалось лозою,
И тут уж кричи не кричи.

А воздух трясется как студень,
И кружится пыль на углу.
Упрямые странные люди
Идут через серую мглу,

Сквозь привкус сырого тумана,
Поправив рукой карабин,
И странное имя «Роксана»
Вссплывает с промокших низин.

Рассыпаны гильзы кругами,
Слегка зеленея в песке,
И мрачно скрипит под ногами
Тропинка, спускаясь к реке.

Над взорванным рухнувшим мостом,
Над темной свинцовой рекой,
Отправиться к черту так просто,
В бесплотный могильный покой!

Откуда я знаю про это,
Не воин, да и не мудрец?
Но видится тусклое лето
И кровь из пробитых сердец.

* * *

МЕЛОДИЯ ШАРМАНКИ

Когда бушует вокруг ненастье,
И целый мир залила вода,
Пусть кто-то спросит:«Ты был ли счастлив?»
И я отвечу:«Да».

Хоть неудача меня качала
По самой черной из всех примет,
Пусть спросят:«Хочешь начать сначала?»
И я отвечу:«Нет».

Подошвы стерты, в глазах - усталость,
Но коль мы вместе - что нам беда!
Спросите:«Это - о чем мечталось?»
И я отвечу:«Да».

Крошится грифель, чиста бумага,
Ушли слова, не оставив след.
Пусть спросят:«Страшно тебе, бродяга?»
И я отвечу :«Нет».

Мой голос тверд, хоть и шаг натружен,
И сам с собой я всегда в ладах.
Спроси :«Ты разве кому-то нужен?»
И я отвечу «Да».

Пусть поношенья летят мне в спину,
Меня не ранит чужой навет.
Прикажут губы сомкнуть и сгинуть,
И я отвечу:«Нет».

* * *
А вот это - песня. И задумывалось, как песня.

СТЕПНОЙ ВОЛК

Блестит дождем булыжник мостовой,
Крадется сырость в куртки отворот.
Звезда в разрыве туч над головой
Висит и за собою не ведет.

И ветер бросит мокрый лист в лицо,
Тоска и слякоть - а чего ты ждал?
Опять осточертевшее крыльцо...
Ты снова никуда не опоздал.

ПРИПЕВ: Вдоль старой покосившейся стены,
При мутном излучении луны
Шагай, пока мосты не сожжены,
А просто до утра разведены.

Заговори с прохожим, боже мой,
Пусть не ответит, что тебе слова?
Дороги все приводят не домой,
А в те места, где тыщу раз бывал.

И это далеко не первый год -
Проходит ночь, а ты еще не спишь.
Когда роса на землю упадет,
В чью дверь ты на рассвете постучишь?

* * *

ЕРШАЛАИМ

Дрожит в огне Ершалаим,
И небо в зареве над ним -
Здесь торжествует злобный Рим
Веспасиана.
Горит величественный Храм,
Стекает кровь по кирпичам,
Мечи по сгорбленным плечам
Гуляют рьяно.

Что можешь ты, мой иудей,
Ну чем убережешь людей?
Сиянием своих идей?
Они ведь вечны...
Никто не слушает слова,
Твоя пробита голова
И падает твоя вдова
На семисвечник.

На копья подняты тела
(0,как здесь радуга цвела,
И как прекрасна жизнь была
Под сенью храма!),
Насилуют твою сестру,
Детей твоих ведут к костру
И твой собаки лижут труп,
Забравшись в яму.

О, Иудея, вечен крик
От дней ушедших до моих,
Сквозь годы он ко мне проник
И жжет ночами.
Распяты жители твои,
Давно закончились бои,
Лишь на камнях луна стоит
В сожженном храме...

Рассеяны по свету вмиг
Кто бился на стенах твоих,
Века мелькнули, ветер стих
Над старой крышей,
Но твой запал неукротим,
Как в пору тех седых годин,
И вышло так, что я один
Из тех, кто выжил.

* * *

КАБАЦКИЙ ВАЛЬС

Каждый вечер в шалманчике музычка,
Песни, хохот и взгляды сквозь дым,
И все кружится, кружится, кружится
Танец тот, что считаю своим.
Пусть поет про конфетки-бараночки
У рояля какой-то еврей,
И смеются бухие цыганочки
У подбитых морозом дверей.

Сядь со мною, девчоночка шалая,
Я еще прикажу принести.
Повидал в своей жизни немало я,
Хоть и не разменял тридцати.
Я люблю твои светлые волосы,
Я такой же, но только седой.
Пианист нынче что-то не в голосе,
Но и так пробивает слезой.

Воры ищут для дела напарников,
Шлюхи водкою лечат грехи,
У окна, одурев от стопариков.
Вслух Есенин читает стихи.
Среди пьяного рева и гогота
Мы с тобою идем танцевать.
Все проедено, продано, пропито
И уже не вернется опять.

Бесы там за дверями куражатся,
Здесь ворье, хулиганы и мат...
Седина, слава богу, не мажется,
Так не бойся меня обнимать.
Каждый вечер в шалманчике музычка,
Песни, хохот и взгляды сквозь дым,
И все кружится, кружится, кружится
Танец тот, что считаю своим.

* * *

 
ГОРОД

Этот город переполнен,
Он богат и бородат,
Ветер грязь уносит в волны
Между бюстами наяд,
Вдоль бульвара в стиле ретро
Свет неоновых бистро,
И толпа нетрезвых негров
Возле выхода метро.

А по Сене, а по Сене
Ходят - бродят катера,
Вызывает спасенье
Их беспечная игра.
Облака глядят понуро,
Резвым дождиком обдав
Мачты «Шарля Азнавура»,
Якоря «Эдит Пиаф».

На камнях следы кареты,
Отпечаток «адидас»,
И автобусов билеты,
И Людовика указ,
Перемешаны пластами
Нравы, стили, времена,
Впереди - бессмертья знамя,
Позади - Березина.

Шпилем Эйфеля проткнуло
Облаков шальной балет,
И уносятся в проулок
Стаи выцветших газет,
Мягко чиркают машины
По бульвару Монпарнас.
Не печалься, друг старинный!
Этот город - не для нас.

Он беспечен и пресыщен,
Он безумен и умен,
И блестят его кладбища
От немеркнущих имен.
Мы уедем на рассвете,
Все изведав от и до...
Дождик будет жарить плетью
По корме «Бриджит Бардо».

* * *

НА ПЕРРОНЕ
А.Расину

Друзьям моим я говорю: «Привет!
Не отравляйтесь мыслью о разлуке,
Не поддавайтесь горечи и скуке
И сберегите глаз веселый свет.

Курю, от ветра спрятав уголек.
Друзьям я руки жму - я уезжаю,
Я против громких слов не возражаю,
Их дольше помнить буду, путь далек.

Я уезжаю, скоморох и льстец...
Друзья мои! Вы все - моя опора,
И даже грубостью во время спора
Нам не нарушить унисон сердец.

Друзья мои, как будет не хватать
Мне вашей прямодушности и слова!
Мы встретимся: «Привет! Привет! Здорово!»
...Уходит поезд. Хватит провожать!

1976 г


* * *
Мне сон был: кровь, и вязкий скрежет траков,
И пятерня, месящая лицо,
И на стене листок из черных знаков,
Исклеванное пулями крыльцо.

Я ждал за дверью шума, стука, крика,
Прикладных многоточий по замкам,
Но в воздухе не застревало скрипа,
Лишь пот холодный лился по щекам.

В стекле замерзшем мы в глазок дышали,
Но улица тиха была, как вор,
А вдалеке прожектора метались,
Бросая блики в онемевший двор.

Мне сон был: я юлил, не признаваясь,
Крутился, врал, долдонил ерунду,
А кто-то ждал, что я вот-вот сломаюсь
И срок возьму по Страшному Суду.

Как долог сон, умноженный стократно!
Но вот проснусь и на балкон трусцой -
А там и кровь, и вязкий скрежет траков,
И пулями побитое крыльцо...

* * *

А теперь - немного хулиганства. Но в меру. Немного.

ПОСВЯЩЕНИЕ

«ЖОПА - слово не менее красивое,
чем ГЕНЕРАЛ, все зависит лишь
от применения.»
Бодуэн де Куртенэ

Хочу пропеть я славу жопе!
В какой бы ни был ты среде -
Сидишь в квартире ли, в окопе,
В степи, в телеге, в МВД,
На верхней полке, там, где волки,
И на трубе, где А и Б,
Будь ты в чалме или в ермолке -
Она - опорою тебе.
Я скромность ложную отрину,
Недаром жопа так нужна -
Она венчает нашу спину
И начинает ноги нам.
Кто в лес по ягоды с лукошком
И кто по ягодицы влез,
Француз, татарин иль япошка -
У всех есть к жопе интерес.
Сам Пушкин не чурался слова,
За то ему хвала и честь,
И прочитать мы рады снова,
Что жопа есть и слово есть.
Она - от предков нам наследство,
Что в ней - не тонет и в воде,
Мы знаем, где играет детство,
И шило тоже знаем где.
Поверь, она - всему начало,
Ее судьба порой сложна.
Через нее все совершала
Одна великая страна.
Уже умны, хотя и юны,
Едва почуяв хлад зимы,
Язык в родимую засунув,
Со страха замолкали мы.
Я очень жопу уважаю,
Я по натуре сам таков,
Ее размеры умножаю
И берегу от чужаков.
И, чтоб меня не сцапал опер,
Я ночью бы на Кремль влез
И написал бы: «Слава жопе!»,
А вовсе не КПСС.

 

ВОЛОДЬКИНА ФЛЕЙТА

Среди пушистых лопухов
При жарком летнем свете
Сидел Володька Петухов,
Наигрывал на флейте,

Он нот не знает, ну и что ж -
Такое ли бывает!
Уж больно нынче день хорош
И он себе играет.

Володька рыжий, словно кот -
Хорошая примета,
Работа есть, и огород,
И флейта, флейта, флейта.

А с каждым выдохом его
Мелодия взлетает,
И в целом свете ничего
Володьке не мешает.

Пусть жизнь порою не ключом,
А молотком по крыше -
Володьке это нипочем,
Покуда флейта дышит.

Он улыбнется:«Раз пришел -
Садись на лавке с краю»,
И станет мне так хорошо,
Как будто сам играю.

* * *

МОЙ ТРАМВАЙЧИК

Как сладко образумиться,
Как нужно успокоиться,
И мир таким, какой он есть, давно пора принять...
Бежит, бежит трамвайчик мой,
Никак не остановится,
Ах, Бог ты мой, ну как же мне трамвайчик свой унять?

А снег на рельсы падает
И кружится восторженно,
Уж эти мне непрочные осенние снега!
Бежит, бежит трамвайчик мой,
Звереныш растревоженный,
Уставив в небо темное ветвистые рога.

Билеты все оплачены
Долгами позабытыми,
Прощеньем и прощанием наполнены сердца.
Бежит, бежит трамвайчик мой
Со стеклами разбитыми,
И в сумерках у встречного не разглядеть лица.

* * *

ПУСТАЯ КОМНАТА

Переезжаю, переезжаю,
Новым уютом себя окружаю.
В комнате прежней лишь голые стены,
Тихо, обыденно, обыкновенно.

Быстро пустеют обжитые гнёзда,
Нам бы вернуться назад, только поздно -
Тикает время, слегка раздражая:
«Переезжаю. Переезжаю».

В комнате пусто. А было ведь, было!
Я не забыл, да и ты не забыла -
Падали фразы, сердца поражая:
«Переезжаю, переезжаю».

Кто-то родился здесь, кто-то здесь умер,
И ничего не потеряно в сумме.
Взглядом я старый приют провожаю,
Переезжаю, переезжаю.

В новой квартире просторно и шумно,
В новой судьбе и легко и бездумно.
Мчусь напролом, скоростей не снижая,
Переезжаю, переезжаю.

Пусто и грустно... Прощай же, былое!
Стены в обоях - как ветки с корою.
Словно я душу свою отмежаю -
Переезжаю. Переезжаю.

* * *

ПЕСЕНКА НА БЕГУ

В белизне привычных буден, словно стон,
Разорвал, забаламутил тишину
Этот бешеный осенний марафон,
Поднимающий кружащую волну.

От любимой до любимой этот бег,
Все короче и все чаще этот вдох.
Заблудился и бегу я целый век
Спрятан выход среди тысячи ходов.

Сколько снега, сколько ливней надо мной,
Как безумствует безудержный сезон!
Белый флаг над всей асфальтовой Землей
Затянуло в тот осенний марафон.

В четырех стенах уже не усидеть,
Все сыграть надеюсь «новеньким» на кон,
Даже некогда душою поболеть -
Продолжается осенний марафон.

1980 г

* * *

ТУМАНЫ
О.Луневой

Туманы город замели,
Легли на уличное ложе,
И сразу сделалось похоже,
Что начался пожар земли.

И не зальет его вода,
Горят в нем дни, минуты, даты,
И день, который был когда-то,
Сгорев, растаял без следа.

В тот день несмелые слова
Переплетались кружевами,
И плыли облака над нами,
И тихо падала листва.

Смотрели улицы на нас,
Мигая искрами трамваев,
И мы брели, еще не зная,
Что близится туманов час.

И он пришел, час перемен
И в настроеньи и в погоде,
И мы друг друга не находим,
Попав в туманный долгий плен.

Дожди наперекор теплу
Кропят витринные экраны,
И поседевшие туманы,
Слезясь, сползают по стеклу...

* * *

ХМЕЛЬНОЕ ЛЕТО

Обрывки туч бродяга ветер
По небу носит...
Прощай, мое хмельное лето,
Вступаю в осень.

А было лето, как река,
Как звон металла,
Плыла звезда издалека
И не сгорала.

Тогда я был самим собой,
Не притворялся,
И в безнадежности любой
Не потерялся.

Летели дни, кружились дни,
А я был счастлив
И животворные огни
В свечах не гасли

Я не был сроду одинок,
К чертям приметы!
Но вот закончилось оно,
Хмельное лето,

И дождь рисует на окне
Печать разлуки,
И кто-то плачет обо мне,
Ломая руки.

Деревья в ржавую листву
Стоят одеты,
А облака плывут, плывут
В хмельное лето.

Их рвет в куски бродяга ветер,
По небу носит.
Прощай, мое хмельное лето!
Вступаю в осень.

* * *

РАЗВЕДЕНКА

Как наши облики не схожи,
А жили ведь с тобой вдвоем!
Я на твою смотрела рожу,
Листая свадебный альбом.

Забравшись грязными ногами
На белоснежную кровать,
Любил ты чавкать пирогами
И после пивом запивать.

Я ночью плакала в подушку
(Она мокра была от слез)
И на твою хмельную тушку
Смотрела, как на бруцеллез.

Ну почему, скажи, скотина,
Покой и нежность этих стен
Порвал ты, как вандал картину
В музее «Метрополитен»?

Я часто вышивала гладью,
Чтоб обрести в душе покой.
Читатель ждет уж рифмы «б....ю»,
Но нет! Я не была такой!

Была скромна и молчалива,
Как белый аист над трубой,
И вот теперь сижу тоскливо,
А ты ушел. И хер с тобой.

 

А теперь я вам хочу представить несколько стихов, завязаных драматургически. Началось все со стиха моей знакомой Аси. Она, прочтя известное стихотворение Некрасова про лошадку, везущую хвороста воз, сильно удивилась несоответствию рубимого и отвозимого и написала такой стих:

 

АРИЯ ЛОШАДИ

Бреду по хрустящей пороше
Под скрип неизбывный колес.
Я - старая, мудрая лошадь,
Впряженная в хвороста воз.

Какой-то мальчишка сопливый
Меня погоняет баском,
И стук топора торопливый
Звенит над замерзшим леском.

Некрасов выходит навстречу,
Заводит с мальцом разговор.
Он классик. Мудры его речи.
Но все же, ему не в укор

Я думаю, сбавивши скорость,
(На то мне дана голова)
Какого ж пацан возит хворост,
Коль рубит папаша дрова?

* * *

Я решил эту тему продолжить, ибо почувствовал ее неисчерпаемость. Таким образом появились следующие арии:

АРИЯ ХВОРОСТА

Беспечно я рос, чуть качаясь,
На вольном российском ветру,
В зеленом лесу не скучая,
Я думать не знал, что умру.

Что грянут проклятая осень
И эта ‹цензура› зима,
И сгинет небесная просинь,
И скроется птиц кутерьма...

Приедет мужик на телеге
В вонючем, как жизнь, армяке,
Как в “Песне о вещем Олеге”,
Я вытянусь в рост на песке.

Но в том не змея виновата,
Не к ней обращаю укор,
Мужик тот с ухмылкою ката
Воткнет мне щербатый топор,

Меня обзовет он дровами,
Увяжет и в дровни снесет,
Что я обладаю правами -
И вовсе его не скребет.

До этого, слышал я, елку
Под самый свалил корешок,
И зайчика он втихомолку
Засунул в смердящий мешок.

Меня он отправит с сынишкой,
Связав волосатой рукой,
А встретим Некрасова с книжкой,
То что мне от встречи такой?

Тот встанет с улыбкою жуткой,
Как с кичи сбежавший дебил,
И сразу с вопросом к малютке.
Поэт - стало быть, педофил....

Как страшно мне в срубленном виде
Смотреть на все это, дрожа...
Сожгите меня уж, сожгите,
Как некогда Бруно Жоржа!

* * *

АРИЯ – РОМАНС ТОПОРА

Помню детство, когда был рудою
Из приличной семьи Колчедан,
Но облили меня кислотою
И кувалдой ударили в чан,

И засунули мне топорище,
Да туда, что сказать нету сил.
И отдали такому козлищу,
Чтобы я ему хворост рубил.

Я бы лучше парил самолетом,
Я бы по морю что-нибудь вез,
Чем дурацкую делать работу,
Биться мордой о ветки берез,

Об еловые клейкие лапы,
О немягкие груди дубов...
Ох, судьбы моей трудной этапы!
Ох, охотник - лесник - рыболов...

Заметает параша – пороша
Путь - дорогу в деревню – колхоз,
Лишь везет полудохлая лошадь
Этот с хворостом долбаный воз.

Ветер свищет, кобылушка дрищет,
Я лежу и ржавею от слез,
Изнасилованный топорищем,
Изъязвленный телами берез...

* * *

АРИЯ ТОПОРИЩА

Засунуто в чрево нахала
Сквозь задний железный проход,
Я лучшей судьбы не искало,
Не надо мне лишних забот.

Расклинено прочно и крепко
В придурке из стали ШХ,
Я вам не какая-то репка,
Могу намотать потроха!

Пусть чешется трещина сбоку,
Как будто комар укусил,
Во мне есть достаточно проку,
Во мне есть немеряно сил!

Навстречу телеге шагает
Вопросами полный чувак:
«Кто рубит, а кто, мол, рубает,
Отец где, мол, мать твою так!»

Глаза обметала трахома...
Да кто ты такой, паренек?
Некрасов? Пошел на три тома,
Что выпустил нам «Огонек»!

* * *

И завершила цикл

АРИЯ ВАРЯЖСКОГО ГОСТЯ

Вдоль узкого длинного фиорда,
Кривого, как волос с лобка,
Шагает норвежская морда.
Куда? Мы не знаем пока.

Быть может, на поиск оленя,
Что сожран полярным песцом,
Который с утра в воскресенье
Решил пообедать мясцом.

Возможно, скользящей походкой
Идет он уверенно, чтоб
Здесь рашен подводная лодка
Не ткнула сквозь лед перископ!

А может, лыжню пролагая
Вдоль этих заснеженных плит,
Он хворост собрать полагает,
Чтоб дома огонь запалить,

И в свитере фирменной вязки
Отведать дымящийся грог...
А может, все это отмазки,
И просто он к бабе побёг.

Я склонен скорее поверить,
В такую причину причин,
Ее ни хрена не проверить,
И это достойно мужчин!
----------------------------------
Мои друзья сочинили еще с десяток самых немыслимых арий различного качества. Все это нас страшно веселило. А что еще надо для хорошего настроения?

 

МОЕ БОГАТСТВО
А.Дольскому

Найти ответ на вечные вопросы,
Что ищет Гамлет третий век подряд,
И завершить его страданий ряд,
Услышать то, что люди говорят,
И распустить своей любимой косы -
Вот это все, чем буду я богат.

Ко мне приходят новые заботы,
Что бьют под дых, ругают и корят,
Свершая каждодневный свой обряд
И заземляя вечный мой заряд.
От них уйти? Куда уйти, да что ты!
Ведь это все, чем буду я богат.

Заброшу сеть в бушующее море,
Улов отдать любому буду рад.
И пусть часы без умолку стучат,
Что дни летят, летят, летят, летят,
Придет конец длиннейшей из историй.
Вот это все, чем буду я богат.

* * *

СНЕЖНЫЙ ВАЛЬС

Снег в целом мире, один только снег,
Хлопья летят и поземкою кружат.
Я так устал и тебя не дослушал,
Ты уж прости, мой родной человек.

Холод и ветер,
Снег в целом свете,
Мерзнут дома,
Это зима.

Вьюга кружится и песню поет,
Песню о северных снежных просторах.
Слов этой песни не выучил город,
Вот он и мерзнет всю ночь напролет.

Снова с тобой мы
Станем спокойны,
Скованы мы
Властью зимы.

Счастья следы очень трудно найти,
Наши удачи опять измельчали,
И снова выросли наши печали -
Это зима заметает пути.

Холод и ветер,
Снег в целом свете,
Мерзнут дома,
Это зима...

1978

* * *

ДОЖДЛИВЫЙ ВАЛЬС

Музыка нас унесет и закружит
В вальсе осеннего листопада
Под барабанные всхлипы на лужах
В жалобный сумрак продрогшего сада.

Бросим тревоги мотив надоевший,
Станем добры и друг другу послушны,
Будем смотреть на дела наши легче,
Чтобы согрелись замерзшие души.

Надо так мало, чтоб стало теплее -
Ты и осеннего вальса круженье.
Просто забыть надо кто я и где я,
Благословляя твое появленье.

Руку сожми мою, верный товарищ,
Осень уносит нас в сказочный город,
В зарево лиственных тихих пожарищ,
Где, потерявши, находят не скоро.

Ливни осенние смоют слезами
Наши ошибки, грехи и невзгоды,
Все, что друг другу с тобой не сказали,
Ливнем омытая, вспомнит природа.

Память свою замолчать не заставишь,
Видно покой, как ни жди, не настанет...
Так не печалься, мой верный товарищ,
В вальсе осеннем кружась на поляне.

1978 г

* * *

СОНЕТ

Подняться вверх над миром суеты
И суесловья - вот итог дороги,
И мы идем уверенно как боги
За прозвучавшим зовом красоты.

Отбросив обаянье доброты,
Друзьями называем мы немногих,
А жизнь опять хлопочет на пороге,
Расставив бед незримые посты.

Познаем все - пустыню нищеты,
Души пропащей мертвые черты
И радость возвращения к любимой,

И ветви купины неопалимой
Поманят нас средь белой пустоты,
Чтоб напоить любовью неделимой.

1980 г

* * *

РАЗГОВОР СО СМЕРТЬЮ

 
Старая сводня с косой!
Как вам живется, старуха?
В доме, как в погребе, глухо,
Ходит котенок босой...

Помните прежние дни,
Пир средь чумных палисадов?
Что вы, хозяйка, не надо
Род человечий бранить.

Раньше была как весна,
Нынче в глазах ваших холод,
Раньше ухаживал Воланд,
Ну а теперь - тишина.

Сколько скосила в любви,
Нынче же бьете наотмашь!
К черту гостиный пирог ваш!
В нем и мука на крови...

Сколько ушло без следа,
Ваши познав поцелуи...
Только вот вас обману я
И не умру никогда.

1984 г
 

* * *

Это происходит не во сне,
Я скажу открыто, не тая -
Просто ежегодно по весне
Выползает памяти змея.

Дни идут, а память все больней
Рассекает душу на куски.
Где, в какой укрыться стороне
От ее недремлющей тоски?

Заиграй, гитара, тот мотив,
Что звучит навязчиво в башке.
И я вспомню рощу, и обрыв,
И плоты на дремлющей реке.

Прилетев с небесной тетивы,
Призрачной стрелой пронзает нас
Запах свежескошенной травы,
Хлеба, яблок, сыра и вина.

Предсказать судьбу я не берусь,
Кружит Время жизни карусель...
Нас рожает стоптанная Русь,
Нас хоронит город Ариэль.

Неба синь, желтеющий песок,
Зелень пальмы, моря синева...
Перестань же, боль, клевать висок,
Я еще придумаю слова.

Кружева еще развешу я
Песен, что беспечны и ясны,
И свернется памяти змея,
Спрятавшись до будущей весны.

* * *

А эти два стиха появились после гастрольной поездки по Уралу два года назад. Я не знаю, как выглядит сейчас Москва, но Екатеринбург, Тагил, Челябинск произвели безотрадное впечатление после 11 лет отсутствия.

Е - БУРГ

Ледяная чистая вода
Ломит лоб и отдает в затылок.
Я иду по Родине постылой,
На неделю прибыл я сюда.

Здесь трамвай неспешен и угрюм,
Здесь асфальт нечист и безобразен,
Родина, залепленая грязью,
Отвлекает от высоких дум.

Разговоры кратки, как допрос:
«Как дела?» «Хреново» - и не боле.
Диалогу нас учили в школе,
Что же ты наделал, Наркомпрос?

Покупаю мерзлый пирожок
С чем-то органическим по сути,
А умру, так уж не обессудьте,
Что поделать - Родина, дружок.

Я иду брусчатой мостовой
Площади какого-то дебила.
Ах, как славно, ах, как это мило -
Родина парит над головой.

Проползают низко облака,
Чуть касаясь здания обкома,
Ты сейчас на Родине, не дома,
Будь поосторожнее пока.

Зеленеет плесень на стене,
Радуя оттенком малахита.
Чита - грита, пани Маргарита,
Вы пьяны и, видимо, на дне.

Круг знакомых сузился дотла -
Нынче не проблема склеить ласты.
Побывал на Родине - и баста,
И домой. Такие, брат, дела.

* * *

РОССИЯ

Там люди холодны и немы,
Там очень просто помереть,
Там комиссары в пыльных шлемах,
А ведь могли бы протереть...

* * *

УЗИ ЛЮБВИ

Я люблю девчонку с территорий,
Сердцу не прикажешь моему.
У Шекспира нет таких историй,
Это не под силу никому.
Дева - порождение корана...
Все мое пылает естество.
Мне же после третьего стакана
Больше и не нужно ничего.

Боевая выдалась девчонка -
Вместо сумки носит патронташ,
А вокруг родимая сторонка,
Близкий мне до одури пейзаж.
Нам природа не жалеет красок,
Море катит синие валы...
А у ней папаша из «ХАМАСа»,
Мама у нее из «Хизбаллы».

Я ее увижу и балдею,
Разливаюсь курским соловьем,
Мы гуляем с ней по Иудее
И коктейли Молотова пьем.
Обнимаю робко и несмело,
Опасаясь налететь на нож.
Как бы ни крутила, ни вертела,
Только от меня ты не уйдешь -

На кровать я лягу близко-близко,
Между нами клоп не проползет,
И свою замучу террористку.
Как они наш мучают народ.
Но людскую память не заглушишь,
И, хотя любовь пройдет, как дым,
Знаю: выйдет на берег «катюша»
И по мне засадит навесным.

 

 

Поделиться своими размышлениями о поэзии и вообще о Михаиле Сипере можно отсюда!